Сергей Медведев: «Наш бизнес – смерть, и бизнес идет хорошо» – знаменитая максима Евгения Пригожина. Вам не кажется, что эти же слова может написать на своем знамени и Владимир Путин? За последний год он фактически убедил страну, что смерть – это хорошо и достойно. В России утвердился своеобразный культ смерти. Вам кажется какой-то новостью то отношение, которое пропаганда воспитала у россиян к смерти в последний год?
Владислав Иноземцев: Я думаю, она пока не совсем воспитала это отношение, процесс идет. Новостью это не является, в России это было всегда: государство никогда не жалело своих граждан. Я бы даже сказал, что именно оно уничтожало более эффективно, чем любой внешний враг. Но что касается последних лет, да, конечно, это что-то новое. Я помню, как еще 20 лет назад на Лондонском экономическом форуме, пока он не стал Петербургским, совершенно серьезно обсуждалась тема «Роскошь – это национальная идея России». То есть тогда настроения были совсем иными: хотелось, наоборот, жить, процветать, нуворишествовать. Сейчас все поменялось. Поэтому с точки зрения последних 30 постсоветских лет это, конечно, новое веяние.
В России это было всегда: государство никогда не жалело своих граждан
Сергей Медведев: Здесь можно вспомнить и шествие «Бессмертного полка», и многочисленные портреты убитых солдат, которые смотрят на людей с больших билбордов, все эти «парты героев» в школах, репортажи о белой «Ладе», о том, как вдовам мобилизованных вручили шубы. Речь сейчас идет даже не о культуре или культе смерти, а об экономике смерти. У вас недавно на портале Riddle была интересная статья под названием «Путинская смертономика». У той смерти, которая сейчас предлагается россиянам в войне, есть и какая-то экономическая составляющая?
Владислав Иноземцев: Безусловно, есть, она как раз сейчас нарастает. Когда Путин начинал свою войну против Украины, планировал взять Киев за три дня, мы помним мантру о том, что на войну пойдут только контрактники, призывников не будут трогать, мобилизации не будет и так далее. Когда все это начиналось, на войну действительно пошли в основном контрактники. Рядовые контрактники тогда в российской армии получали меньше 40 тысяч рублей: это была не такая уж большая ноша.
Потом очень быстро стало понятно, что успехов нет, нужны дополнительные люди, в сентябре началась так называемая «частичная мобилизация». После чего выяснилось, что есть некая неувязочка: мобилизованные, которым пообещали деньги, приезжают рыть окопы, а рядом контрактники идут в атаку; контрактник получает 40 тысяч, а мобилизованный – 200. В результате зарплаты контрактников были подняты.
После этого началась гонка всякого рода выплат и обещаний. Мы видели пятимиллионное президентское пособие в случае гибели военнослужащего, в том числе и призывника, и мобилизованного, потом появились региональные надбавки, никуда не делась предыдущая выплата, которая была и до войны, плюс дополнительные страховки, и пошло-поехало. Поняв, что мобилизация очень сильно ударила по престижу власти, Кремль решил воевать наемниками, и это по большому счету пока у него получается, с одной стороны.
Деньги, которые уходят мобилизованным, становятся фактором экономического подъема
С другой стороны, власть обнаружила для себя очень забавную вещь: в принципе, деньги, которые вливаются в ведение войны, они в том числе на другой стороне оказываются фактором стимулирования экономического роста, которым можно хвалиться перед ничего не подозревающим населением. Собственно, весь экономический рост последнего времени у нас поддерживается именно военными расходами: с одной стороны, расходами на поставку вооружений, потому что наиболее быстрыми темпами растет производство именно в тех регионах, которые работают на ВПК. А с другой стороны, даже многие вполне лояльные Кремлю экономисты начинают говорить, что эти деньги, которые уходят мобилизованным, как в оплату их ежемесячной службы, так и в связи с их ранениями и смертью, становятся фактором экономического подъема. Он действительно серьезный, если речь идет приблизительно о триллионе рублей в год таких выплат.
Реально не все выплачивается. Мы знаем, что значительное количество погибших не учитывается, есть большая задержка с объявлением о гибели. Но даже если мы берем полтора триллиона, то это 1% ВВП, большой инвестиционный вклад. Более того, в отличие от прочих бюджетных ассигнований, которые в нашей совершенно не победившей коррупцию стране, естественно, разворовываются как минимум наполовину, эти деньги доходят до потребителей полностью: это просто реальные перечисления денег, которые оказываются на руках у людей. Более того, с этих выплат в большинстве своем не берутся налоги. В итоге они выходят на потребительский рынок, поддерживают потребительский спрос и многое другое. В то время как большие деньги, направляемые в ВПК, – мы понимаем, какая там норма доходности, какой идет отток.
Сама идея, что нужно пойти умирать, безусловно, не вызывает восторга
Главный мой тезис заключается в том, что Путин придумал вариант оценки жизни россиянина в большую сумму, чем этот человек может в депрессивных регионах заработать за всю оставшуюся жизнь.
Сергей Медведев: «Грузом 200» он получает больше, чем заработал бы за всю свою жизнь. Это же объясняет достаточно устойчивую поддержку мобилизации. Жены охотно отправляют мужей, не противятся тому, что они идут. В голове сидит идея, условно говоря, обмена тела на деньги.
Владислав Иноземцев: Я бы не преувеличивал. Мы прекрасно помним, что произошло в мобилизацию, когда огромное количество людей снялось с места и побежало кто куда. Сама идея о том, что нужно пойти умирать, безусловно, не вызывает восторга. Есть очень много людей, которые и за эти деньги, и за в пять раз бóльшие на фронт не пойдут. Но, мне кажется, мы сейчас получили какое-то осознание того, что да, на добровольной основе за такие деньги, наверное, есть смысл рискнуть.
Сергей Медведев: Как долго это может работать и откуда деньги? Это государственный долг?
Владислав Иноземцев: Да, в той или иной мере это государственный долг. Потому что мы видим, что бюджетный дефицит, может быть, не стал таким огромным, как я предполагал в прошлом году, но дождемся конца года. В любом случае он есть, он большой – чуть меньше трех триллионов рублей за первые полгода. Да, естественно, финансирование идет в том числе и в долг, за счет эмиссий, за счет увеличения заимствований и так далее. В этом я не вижу ничего катастрофичного: при таком размере дефицита бюджета экономика может существовать практически бесконечно долго.
Мы видим ситуацию, очень похожую на позднесоветское время
Сергей Медведев: Нынешний экономический рост – не рост, оптимизм, который уже месяц регистрируется в российской экономике, – насколько это все устойчиво? Экономика, растущая на такого рода госзаказе, на мобилизации, на выплате гробовых, пособий населению.
Владислав Иноземцев: Она, конечно, неустойчива. Мы видим ситуацию, очень похожую на позднесоветское время. С одной стороны, это рост ВПК, это большие государственные вложения в ВПК, это удовлетворенность работников этого сектора своим положением. Но это, конечно, достигается за счет искажения экономических пропорций, за счет снижения инвестиций в остальные сектора, только, естественно, за счет бюджета, то есть перелив нефтяной ренты, которая по-прежнему продолжает идти в производство оружия и в оборонку, поддерживает экономику.